В общем, дело было так... Коварная
Vedma_Natka меня спровоцировала. Приходит такая — и давай рассказывать мне про «
Британский флаг» в поттерофандоме. А я чего-то смотрю такая и думаю: тема-то какая хорошая... А сюжет фика мне такой прямо в голову кааак прыгнет! А я такая возьми и напиши. Ну, думаю, в поттерофандоме меня никогда не было, фик маленький такой весь, простенький, а сюжет у него такой, что лучше уж пойти в шерлокофандоме очередной пострейхенбах написать... В общем, важна не победа, важно участие. А все такие возьми и за меня каааак проголосуй.
СЛУШАЙТЕ, Я ПРАВДА НЕ ПОНЯЛА, ЧО ЭТО БЫЛО!
Зашла, называется, случайно в чужой фандом маленький и простенький фик написать... Ушла с первым местом в конкурсе.
А БФ — это очень весело и задорно. Атмосферно, общительно и креативно. Мы с Наткой в порыве еще и успели совместный текст написать, рождественский. И получили, должна заметить, массу удовольствия (читая отзывы, я себя в какой-то момент вообще эльфом Санты почувствовала, который всем приносит праздничное настроение). Но его мы потом покажем =)
Хорошее, короче, место этот ваш БФ. В следующем году снова пойду, хе-хе.
А вот вам мой фик:
Название: Картонная дорога
Фандом: ГП
Бета: Vedma_NatkaРазмер: 1 723 слова
Пейринг/Персонажи: Джордж Уизли, ОМП
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG
Предупреждения: никакой магии
Краткое содержание: После смерти брата Джордж отправляется в путешествие, с неизвестной даже ему самому целью.
читать дальшеОни называют это фиш-энд-чипс. Штука, которая продается в любой придорожной забегаловке и чаще всего напоминает обжаренный в масле картон. Впрочем, с некоторых пор ему практически любая еда напоминала картон, включая мамины пироги, и выбирать что-то дешевое и встречающееся на каждом шагу было естественно, раз уж он пока не планировал помирать с голоду. Хотя если даже запланировал бы помирать, точно нашел бы какой-нибудь другой способ. Быстро и просто — вот что самое главное, если ему окончательно надоест все это. Так что он жует свои фиш-энд-чипс, не глядя по сторонам и ни с кем не разговаривая.
Собственно, именно поэтому он и оказался там, где оказался. Ему нужно было какое-нибудь место, где никто ничего не знает, ни о чем не спрашивает, не хлопает по плечу, не заглядывает сочувственно в глаза, не пытается поддержать. Не делает ничего из того, что совершенно, черт возьми, не помогает. Ему было нужно, чтобы его просто оставили в покое. Чтобы он, может быть, понял, что ему теперь делать с самим собой. Потому что он никогда за всю свою жизнь не оставался вот так, с самим собой. И это казалось невыносимым. И он понятия не имел, как все остальные с этим справляются. И даже если они справляются, это не значит, что справится он. Он устроен совершенно иначе, надо это признать, в конце концов. Он так не может. Не может сам. Он родился другим.
Когда подступают слезы — нужно дышать глубже. Здесь пахнет бензином, пригоревшей едой, прокисшим пивом и дешевым виски. Еще газировкой. Для тех, кто за рулем. Сладкий запах, смешиваясь с бензиновыми испарениями, становится совершенно отвратительным. Почувствовав его в первый раз, он подумал, что это отличная идея для какой-нибудь очередной вредилки — и немедленно повернулся, чтобы рассказать Фреду. Но никакого Фреда не было. Его теперь никогда не было. И он понятия не имел, что с этим делать. Куда девать повисшие в воздухе наполовину незаконченные фразы, как перестать поворачиваться, чтобы что-нибудь сказать или о чем-нибудь попросить, как перестать думать, что Фред до сих пор есть, когда его больше нет.
С магглами все равно легче. Они понятия не имели, кто он такой и что произошло. И чаще всего не интересовались. Водители грузовиков, которые подбрасывали его от города до города, конечно, нередко расспрашивали, откуда, зачем и куда он едет — но им просто было нужно, чтобы кто-нибудь развлекал их разговорами в дороге. Они не собирались лезть ему в душу, а уж развлекать он умел. Каждый раз придумывал себе новую биографию, одну безумнее другой. Не то чтобы шоферы верили в байки, развесив уши, но им было достаточно весело, чтобы их устраивала чушь, которую он несет.
Зарабатывал он фокусами. Знал их достаточно, чтобы удивлять людей и безо всякой магии, к тому же успел выучить еще новых, пока ездил вот так. Его представления обычно нравились, ему в сумку кидали не только монеты, но и купюры. Но для него они тоже были картоном. Как еда. Как музыка в кабинах машин и дешевых барах, давно уже слившаяся в его голове в одну шумную раздражающую мелодию. Как номера мотелей и хостелов, чересчур похожие друг на друга. Иногда ему даже казалось, что с ним в номерах живут одни и те же соседи. Но это, конечно, было не так. Просто люди тоже были картонные.
Вся реальность была картонная, и ему иногда казалось, что сейчас все вокруг начнет складываться, складываться — пока он не останется один посреди бесконечного серого тумана. Тогда снаружи все станет точно так же, как внутри, и он наконец сможет успокоиться. Но так не происходило. И он ехал, ехал, бесконечно ехал, сам не зная куда и сам не зная зачем. Несколько раз он действительно всерьез спрашивал себя, почему бы не умереть и не прекратить эту растянутую во времени пытку — и каждый раз с удивлением обнаруживал, что не хочет. Что хочет совсем другого. Будто ищет ответ на вопрос, который сам для себя не может сформулировать. Ищет что-то не-картонное в этом насквозь картонном мире. И не может найти. Но все равно продолжает искать. Они с Фредом упорные… он упорный. Даже без Фреда, как оказалось.
Однажды, когда он собирал свои вещи после очередного представления, к нему подошла маленькая девочка. Она чем-то напоминала Джинни в детстве, хотя была брюнеткой. То ли голосом, то ли выражением лица. Пожалуй, именно поэтому он все-таки ответил, когда она спросила:
— Дяденька фокусник, почему вы такой грустный?
— Разве?.. — рассеянно отозвался он и сунул в чехол маленький складной столик, на котором показывал свои фокусы.
— Очень грустный, — уверенно подтвердила девочка. — Веселите нас, а сами грустите. Я могу вас развеселить?
Он уставился на нее и отрицательно помотал головой.
— Нет.
— Очень жаль, — вежливо ответила девочка. — Мне хотелось бы.
— Мне тоже… жаль, — пробурчал он и заспешил прочь, подхватив свои вещи.
Девочка была первым живым существом, которое смогло вызвать в нем сильные эмоции с тех пор, как… это случилось с Фредом. С тех пор, как его не стало. Он заставил себя додумать мысль до конца — и эмоции зашевелились в нем с новой силой. Девочка не расстроила его. И уж точно не обрадовала. Она его напугала. Ночью, глядя в белый потолок очередной картонной комнаты, он впервые подумал, что, может быть, вовсе не ищет ответ на вопрос, а совсем наоборот — бежит от ответа со всех ног. Бесконечно бежит сквозь однообразные не меняющиеся декорации. Иначе почему ему так страшно?
Впрочем, после этого ничего не изменилось. Он все равно совершенно не представлял, от чего именно он бежит и где искать это что-то. А возвращаться обратно ему не хотелось совсем не из-за страха. Просто не было никакой разницы, возвращаться или нет. И он уже привык, вот так вот. Так что дни продолжили сменяться днями, города городами, грузовики грузовиками — пока он не оказался в этой забегаловке, жующим очередную порцию картонных фиш-энд-чипс и по-прежнему не имеющим ни малейшего понятия, что делать дальше со своей жизнью.
По вечерам здесь играла живая музыка, он обратил внимание на объявление при входе. Поэтому когда радио в динамиках смолкло, а на крошечном пятачке, служившем сценой, зажегся свет, не удивился. И даже не стал отрываться от еды. Он продолжил жевать и после того, как на пятачок выкатился длинноволосый старик в инвалидном кресле с гитарой. У старика не было обеих ног, и он вдруг подумал, что если с кем-то в этом мире у него есть что-то общее — то вот с этим стариком. Потому что случившееся с ним было куда больше похоже на потерю руки или ноги, чем на потерю другого человека. Вообще-то оно было похоже на потерю доброй половины тела, но все же старик без ног явно мог понять его лучше, чем кто-либо еще.
Он нетерпеливо дожидался окончания концерта, хотя старик пел очень неплохо. Даже хорошо, от души. Ему явно нравилось то, что он делает — и в этом было так мало общего с картонными фокусами, которые веселили и развлекали людей, но внутри оставались пустыми, как выеденная до дна консервная банка. Поговорить с музыкантом хотелось очень сильно. Понять, как он смог выбраться из этого чертова картонного мира, который достал уже до самых печенок.
После окончания концерта он подсел к старику за столик. Тот неторопливо — и, опять же, с явным удовольствием — потягивал из стакана виски. А он, оказавшись рядом, вдруг понял, что не знает, что спросить, как начать разговор. Как объяснить, чтобы его не сочли психом. Это оказалось чертовски сложно. Так что старик начал первым. Потребовал у бармена еще одну порцию виски и решительно грохнул перед ним стакан.
— Выпей.
Он почему-то послушался и сделал солидный глоток. Виски обжег рот и глотку, и он закашлялся, вытаращив глаза. Но это было действительно хорошо. Это было что-то настоящее. Сильное. Хоть бы и так…
— А теперь рассказывай, что ты потерял, — потребовал старик, когда он более или менее пришел в себя.
— Потерял?..
— Ну, если кто-то подсаживается ко мне после выступления и молча таращится на меня, как идиот — у меня нет других причин… Ноги и руки у тебя на месте, так что я не узнаю, что с тобой случилось, пока ты не расскажешь.
— Я… — он растерянно потер лоб. Все слова и мысли снова разбежались из головы. — У меня был брат… близнец. Он умер.
Он снова глубоко вдохнул запах виски, горелой картошки и бензина, потому что у него защипало в носу.
— Понятно, — кивнул старик и отхлебнул из своего стакана. — Я работал нефтяником. На буровой. Случилась авария — и мне отрезало обе ноги. Так что работать я больше не мог. И вообще ничего не мог. Лежал и целыми днями пялился в стену, пока моя Джинджер крутилась, как белка в колесе, с детьми, хозяйством и работой. Мне было стыдно и жаль ее, но я не знал, как быть дальше, совсем не знал…
— И… что потом?
— Да ничего, парень. Все думают, что я расскажу им какой-то секрет, раз я такой молодец. А его нету. Если ты остаешься без ног — ты просто живешь дальше без ног и все.
— Просто… и все… — эхом повторил он и покосился на свой стакан. Пить больше не хотелось.
— Да, просто — и все. В конце концов, все остальное никуда не делось. Оно осталось там же, где и было. И ты его найдешь точно там же, где оставил. Если перестанешь проводить целые дни в мыслях о том, что потерял.
— Я… не могу, — он все-таки, поморщившись, сделал еще один глоток. — Не могу перестать.
— Конечно можешь, — уверенно возразил старик. — Просто не думай, что все может быть, как раньше. И что все это когда-нибудь прекратится. Мне до сих пор иногда кажется, что у меня есть ноги. И Джинджер. А она умерла пять лет назад. После того, как мы прожили вместе сорок. Но это ничего, ко мне приезжают дети. И внуки. Ты себе не представляешь, парень, какая это радость — внуки. К черту эти ноги, парень. Я был бы круглым дураком, если бы из-за них лишился всего остального. Не будь круглым дураком. Вот и весь мой совет.
Он молча кивнул, пробормотал «спасибо» и поднялся из-за стола.
— Эй, парень! — окликнул его старик, когда он был уже на полпути к выходу.
— Что?..
— Как тебя зовут?
— Джордж, — ответил он. И замер. Впервые с момента его отъезда кто-то назвал его настоящим именем. И голос этого кого-то звучал точь-в-точь как голос Фреда. Но Фреда не было. Был только он сам. Теперь и всегда — только он сам.
Нора выглядела, как обычно. Джордж действительно нашел ее на том же самом месте, где оставил. Вместе с садовыми гномами, автомобилем отца, знакомой наизусть дверью. Все было точно таким же, не было только Фреда. Но с этим, наверное, можно было жить. По крайней мере, Джордж собирался попробовать. Запах, нахлынувший на него, когда он переступил порог, тоже был таким же, как и всегда. И еще он был настоящим. Живым. Полным воспоминаний и важных для них… для него вещей. Он поставил свои вещи у порога и громко, уверенно сообщил:
— Мама! Это я, Джордж. Я дома.